Полухина елена: Полухина Елена Сергеевна — Институт цифровых технологий управления и информационной безопасности УрГЭУ

В семидесятые годы нелегальная «вторая» культура отделилась от официальной культуры примерно так же, как нефть отделяется от воды; путаницы почти не было. К концу семидесятых все снова начало меняться.

Официальная литература стала терять свою эстетическую связность, и многие
открытий «второй» культуры на родине и в эмиграции было
переняли (например, среди уже состоявшихся писателей росла мода на подражание Бродскому).

С приездом Горбачева картина еще больше запуталась.
Примерно в это же время поколение шестидесятников полностью слилось с истэблишментом, одновременно как бы пытаясь устроить второй дебют, как гонимые художники. Новые имена? Кажется, что командные высоты заняли концептуалисты и более умеренные «ироники»; по-видимому, это были те, кого стали называть «поэтами перестройки».

Кто из поэтов вашего поколения вам ближе?

На самом деле дело не столько в чувстве близости к кому-либо; больше того, чье творчество меня волнует и привлекает. .. Прежде всего это Елена Шварц, могучая поэтесса с редким даром; Иван Жданов – его сложный мир, его образность были чем-то новым для русского языка; Сергей Стратановский создал своего рода поэтический эквивалент платоновской прозы; Виктор Кривулин, Сергей Чегин, Александр Величанский, Владимир Лапин…

Давайте поговорим о вашей поэзии. Внимательное прочтение предполагает, что вы в некотором роде подражаете Богу в сотворении им вселенной, взяв за основу ее элементы: воздух, воду, землю, огонь.

Я не знал об этой теме в своей работе, пока вы не указали на нее несколько дней назад! Но я помню, что с самого начала меня больше привлекал нечеловеческий мир или, скорее, несоциально-человеческий мир. Вспомните Батюшкова: «Я ближнего люблю, но ты, матушка, / всем сердцем милее». Когда мне было пятнадцать лет, я писал о том же, но не так хорошо, как «нежный Батюшков»: «И потому мне роднее / с языком ветвей, с языком стволов…» или , другими словами, это мир, в котором легче потерять самосознание; люди всегда заставляют вас помнить.

Среди мыслителей современности, которых я встречал, есть
более глубокое чувство мира природы у Гёте. Это чувство может
порождают не только элегическую лирику, но и построение научной теории. Это ощущение элементов как смысла, как структуры… Для меня самым тревожащим элементом, который я меньше всего любил с детства, была земля. Это испугало меня. Земля, когда растаял снег, там, по ту сторону садовой ограды… Она слишком живая, слишком похожая на нас, чувствительная к боли так же, как и мы. Я помню, как боялся наступить на него, особенно ранней весной; Я хотел бы использовать только уже существующий путь. Пугательнее всего была его слишком очевидная жизненность, его телесность.0014 …Моей любимой стихией была вода: статическая или текущая, она притягивала меня, как магнит. Вид, звук, прикосновение, даже запах. Есть у меня одно раннее стихотворение: «…и стало чуть-чуть светлее от запаха воды…»

Может быть, это только случайность. Опять же, возможно, это контакт с
. внечеловеческий мир природы, всегда одна из функций искусства,
потому что забвение об этом контакте не только обычно […], но и связано с нашей религиозной традицией, по крайней мере, с иудео-христианским уклоном. Требования к своей человечности почти всегда касаются самых близких; вечная тема всегда Люди, Люди в истории, Люди в обществе […]

Не является ли это происхождением вашего особого смешения четырех стихий: «И вода есть пепел неведомого огня» или «В воздушной воде», «на небесной земле».

Ваши наблюдения провокационны! Почему они меняются, одно в другое? Я думаю, это потому, что так оно и есть на самом деле; Гераклит знал это. Но вообще я не очень люблю окончательные суждения. Одним из результатов такой окончательности является тавтология: вода есть вода, огонь есть огонь и так далее… Я хотел бы, чтобы все возможности оставались открытыми, чтобы все могло быть самим собой и чем-то другим и иметь потенциал превращения себя во что-то еще. неизвестный.

Считаете ли вы частью своей творческой миссии привнесение гармонии туда, где гармония практически недостижима? Тривиальный повседневный кругозор — черствый, хамский и пошлый — как можно с помощью слова гармонизировать его?

Нет, это не моя миссия, ни сейчас, ни когда-либо. Возможно, именно поэтому я нахожусь в таком одиноком положении на современной сцене. Даже самые близкие мне поэты — Елена Шварц, Иван Жданов — […] В Дублине Кэрол Руменс спросила меня, что я думаю об идее Сильвии Плат о том, что поэзия должна быть всеобъемлющей. Я ответил, что это вопрос вашего отношения, стремитесь ли вы к экстенсивности или интенсивности. Возьмем «Сказку о мертвой царевне» Пушкина: для меня это всеобъемлюще. И это по-прежнему верно для сапфических фрагментов, всего несколько слов — даже стилизация Эзрой Паундом такого фрагмента в его «Папирусе» («Весна… /Слишком долго…/Гонгула…») умудряется получить все внутри. Вы можете «включить все», даже не упоминая ничего резкого, уродливого или вульгарного.

Инерция нисходящего движения очевидна для меня. Это
был вектором, которого искусство придерживалось на протяжении столетий,
«спекуляции о деградации». Кажется, даже в Ренессансе
время искусство пыталось расширить область эстетического до неэстетического, превратить в новую, более сложную, более пряную гармонию, которую едва ли можно гармонизировать… Но это движение только в одном направлении стало бессмысленно инертным… Когда Бодлер открыл красоту обыденности, даже зла, он привлек внимание читателя как расширение опыта, своеобразный акт кенозиса. Не случайно у Рильке poète maudit противостоит образ святого Юлиана, целующего прокаженного.

Вы должны понять, что, когда я говорю, что искусство свободно, не найти его
предмет в хаосе, канаве и т. д., я не имею в виду, что это
полностью исключить их и вернуться к написанию
идиллии о Хлое и антологии о розах. Это будет
просто нечестно. Нет, я думаю, что, учитывая все это, зная
об этом, вы можете выразить новый опыт посредством самой интенсивности языка. Что меня волнует, так это интенсивность слова, его семантическая, фонетическая, грамматическая сила, и именно в этом я вижу новые возможности. […] У безобразия, зла, хаоса нет четкого образа, и поэтому наше сознание не в состоянии иметь с ними дело. «Я посмотрел и пошел дальше», как советовал Данте Вергилий в «Аде».

Есть ли какой-то конкретный поэт, который, как вы чувствуете, дышит вам в затылок?

Ваш вопрос, кажется, был вызван знаменитым
Бродского. образ подражания как стимул к поэтическому росту. Поэтическое соревнование — древняя традиция, такая же древняя, как легенда о поединке Гомера и Гесиода. С поэзией Елены Шварц я познакомилась в 1975 или 1976 году и очень завидовала. Великий поэт и живой. Я чувствовал ее поэтическое первенство, чистоту ее тона. Но я знал, что это был другой мир, и хотя я чувствовал меньше удовольствия в своем собственном, я не мог идти по ее стопам. Она заставила меня чувствовать себя свободнее в моем мире, и это было неоценимо и воодушевляло. С поэзией Бродского я впервые столкнулся в самиздате (в университете) в 1968. Его темы, его музыка были мне чужды, но вы чувствовали вдохновение, наиболее интенсивное в тех его ранних стихах.

Но вернемся к соперничеству и влияниям. Самое сильное влияние
моей юности был Мандельштам. Что можно было написать после этого? Дело было не в том, чтобы писать пост-Освенцим, как теперь говорят, а в том, чтобы писать пост-Мандельштам, писать на волне той новой силы и красоты, всего того, чего он достиг в своих поздних стихах… Следующим моим кумиром был Рильке. , в котором я видел Поэта par excellence. Чтобы читать его в оригинале, я выучил немецкий. Чтобы читать Данте, я выучил итальянский. Чтобы читать Бодлера, я накосячил на свой французский. Les Fleurs du mal оказали на меня большое влияние, что отражено в моей книге «Дикая роза». Русской поэзии, Пушкина, который всегда был для всех нас больше, чем поэт, — как бы гением места или Орфеем русской литературы.

Что вы сознательно отвергаете, стилистически, тематически?

Прежде всего я могу сказать вам, что я не чувствовал необходимости отвергать, потому что это никогда не привлекало меня. Подчеркнутый стиль с надутыми линиями, с умышленно деформированной образностью, предвосхищающий, если не требующий, определенного отклика от читателя: стиль, который хочет властвовать над предметом и целевой аудиторией… Но не менее непривлекательна надутая экспрессия, или его полярная противоположность, слишком гладкое письмо, то, что обычно называют академическим стилем, «правильным» письмом, соответствующим стандарту, который не слишком трудоемкий и не слишком тонкий. Я нахожу этот стиль таким же агрессивным, как и другие. И то, что они оба исключают, так это случайное, неожиданное, воздушное и открытое пространство…

Когда я думаю о том, что мне пришлось отвергнуть […] Возможно, мой собственный
предрассудки. Их было довольно много. Я боялся всего длинного,
повествовательный. Короткие стихи, вещи с максимальным напряжением — было время, когда я не мог представить другой поэзии на сегодняшний день. Тогда некоторые темы, некоторые слова казались неуместными. Политика, уличные разговоры […] В то же время я боялся быть слишком возвышенным, использовать слишком священную лексику, какую вы найдете у Блока: кровь, любовь, розы и т. д. Вообще говоря, мне пришлось « сознательно отвергаю» мой собственный пуризм в его различных проявлениях.

Как вам удается избавиться от первого лица единственного числа в поэзии?

Это иллюзия! Я думаю, что использую первое лицо так же, как и все… В конечном счете, это всего лишь повествовательная стратегия: вы можете говорить о себе в третьем лице. Никого толком не обманули ни личность «больного» в «В больнице» Пастернака, ни личность «квартиранта в плаще с бутылкой граппы в кармане» в «Лагуне» Бродского, и то же самое. для ястреба в его «Осеннем крике ястреба». […] Но есть примеры пути бегства вверх, прочь от романтического «я». Рильке и его субъективная лирика… Или «Я» Т. С. Элиота, хоровое и репрезентативное. […] Речь идет не об устранении первого лица единственного числа и достижении какой-то безличной точки зрения — это утопическая задача даже для ученого. Это действительно вопрос того, чтобы иметь на что смотреть со своей собственной точки зрения, чтобы не думать о себе — ни осуждающе, ни самовлюбленно — подобно тому, как человек прикрывает глаза рукой, которая скрывает весь мир. Как сказано в хасидской притче: «Мир так велик, но человек может спрятаться от него своей ручонкой». […]

Не могли бы вы уточнить, что вы имеете в виду, когда говорите «превзойти себя» в отношении поэзии? Подарить миру новое видение вещей, добиться самосовершенствования в процессе рождения стихотворения или улучшить язык?

Мы привыкли думать, что поэт в момент вдохновения становится больше самого себя, совсем другим существом… Но с античности был известен другой постулат, что произведение искусства не больше своего создателя. Это предполагает существенное единство личности и как бы невозможность трансцендирования этой личности. Мне кажется, что эта антиномия не требует разрешения; оба полюса одинаково верны. В действительности художник передает через свое творчество не только свои таланты, но и свои слабости; все, что остается в его распоряжении, когда «тишина падает на священную лиру». И мы, я имею в виду читателей, умеем распознавать эти слабости; особенно в идиосинкразии формы, где автор имеет наименьший контроль.

А что значит превзойти самого себя? Могу, пожалуй, ответить только отрицательно и только прибегнув к кому-нибудь другому. Элиот говорил об «очищении намерений». Вы подходите к делу, не подозревая, может быть, что ваши мотивы не совсем чисты, лучше всего, скажем, перфекционистское стремление «создать что-то возвышенное», произвести впечатление, угодить знающим, поразить читателя. Однако любой сознательный мотив обязательно испортит вашу работу… Остается только намерение или, если не побоюсь громких слов, служение.

Служение кому или чему: языку, таланту, Богу?

Вот в чем вопрос! Если бы я мог на него ответить… Но, кажется, никто не может, ни поэты, ни философы, ни богословы, пытающиеся определить статус искусства в духовной иерархии. Как ни странно, эта старая тема осуждения или оправдания художественного творчества с духовной точки зрения приобрела теперь совершенно особую реальность. Видимо, это связано с нашим возвращением в лоно православия. Некоторые из наших восторженных новых православных фанатиков объявили войну Аполлону; свободное творчество кажется им дьявольским делом, искусство как-то не в ладах, по большому счету, с благочестием, послушанием, смирением, что там… Мне все-таки кажется, что когда искусство жестоко подавляется, оно религия, которая страдает. Оно сводится к нравственным предписаниям и более или менее закрывается от всего окружающего океана бытия. Он остается без поэзии жизни, без ее игры и открытости.

Какую роль Вы бы отвели поэзии в нынешнем возрождении России?

[…] Роль поэзии? В мертвые годы независимая поэзия распространялась в рукописях. Наряду с живыми, Мандельштам, Цветаева, Ходасевич, Кузьмин и другие были и лелеемы, и живы как никогда. Они свидетельствовали о том, что наш язык не умер, что человек еще не превратился в оруэлловский шифр. Поэзия предсказала конец этого кошмара – и в своем дедальном ключе привела к нему.

Видите ли вы какие-то особые проблемы, стоящие перед русскими поэтами в последние годы века, проблемы, которые не волновали их в его начале?

Порой мне кажется, что потенциал русской поэзии, при всей ее
великие достижения, почти не затронуты. Что их много
пути, которые еще не были исследованы. Это — и, пожалуйста, простите
анахронизм – душа русской культуры не сказала всего, что должно быть
сказано, и многое остается невысказанным. В то же время есть много вещей, которые мне кажутся исчерпанными.

Вы переводили таких великих поэтов, как Данте, Рильке и Элиот. При переводе вы видите себя союзником, двойником, соперником поэта?

Наши традиции перевода, как вы знаете, в отличие от здесь [в Британии]
требует полного воспроизведения исходной формы. Когда Эзра
Паунд так и сделал, и результат был опубликован как его оригинальное произведение.
В самом деле, потребность сохранить и смысл, и форму чересчур амбициозна. Однако в нашей стране многие овладели искусством делать именно это. Что переводить — это в основном вопрос чтения и размышления: «Жаль, что не по-русски!»

Что касается авторов, личный контакт, я об этом не думаю. Стихотворение — вещь… Но точность — проблема. При воспроизведении формы вы вынуждены семантически отклоняться от оригинала. Вы должны что-то менять выборочно, но в каком направлении вы идете? Из каких ресурсов вы черпаете свои изменения? […] Внутренние связи между образами можно понять только через знание своего авторского произведения в целом: при переводе одного стихотворения действительно надо иметь в виду весь поэтический мир.

Есть и другая сторона перевода. Он удовлетворяет актера за один до
говорить голосом человека, мудреца, как Рильке, или голосом святого монаха. Когда актер работает, он использует свое тело; поэт-переводчик использует свое душевное состояние. Конечно, круг ролей в моем репертуаре ограничен. Есть много стилей и смыслов, которые я не могу сыграть. Но, выбирая автора, я ищу не отражения себя (даже идеализированного, воображаемого отражения), а того, чего мне не хватает, — твердости Данте или, скажем, Рильке, или сухости Элиота, клоделевского чувства высокой комедии. , чистота Святого Франциска. […]

Издательство научных исследований

Журналы от A до Z

Журналы по темам

• Биомедицинские и биологические науки.
• Бизнес и экономика
• Химия и материаловедение.
• Информатика. и общ.
• Науки о Земле и окружающей среде.
• Машиностроение
• Медицина и здравоохранение
• Физика и математика
• Социальные науки. и гуманитарные науки

Журналы по тематике  

• Биомедицина и науки о жизни
• Бизнес и экономика
• Химия и материаловедение
• Информатика и связь
• Науки о Земле и окружающей среде
• Машиностроение
• Медицина и здравоохранение
• Физика и математика
• Социальные и гуманитарные науки

Публикация у нас

• Подача статьи
• Информация для авторов
• Ресурсы для экспертной оценки
• Открытые специальные выпуски
• Заявление об открытом доступе
• Часто задаваемые вопросы

Публикуйте у нас  

• Представление статьи
• Информация для авторов
• Ресурсы для экспертной оценки
• Открытые специальные выпуски
• Заявление об открытом доступе
• Часто задаваемые вопросы

Подпишитесь на SCIRP

Свяжитесь с нами

	клиент@scirp. org
	+86 18163351462 (WhatsApp)
	1655362766
	Публикация бумаги WeChat

Подпишитесь на SCIRP

Свяжитесь с нами

клиент@scirp. Leave a Reply Отменить ответ Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены * Комментарий * Имя * Email * Сайт